Главная » Статьи » История

Эпиграфика Ногайской степи (часть 1)

Эпиграфика Ногайской степи

Рамазан Керейтов, Светлана Червонная

Мусульманские некрополи и отдельные резные надгробные камни, географический ареал распространения которых образует Ногайская степь (широкая равнинная полоса в предгорьях Северного Кавказа в междуречье Терека и Кумы), а также прилегающие к ней регионы (на западе до Крыма и Северного Причерноморья, до степей Добруджи и на востоке до северо-западных берегов Каспийского моря, до низовьев и устья Волги) и происхождение которых связано с ногайской этнической культурой, занимают особое, по-своему исключительное положение как в истории эпиграфики, так и в историографии, связанной с исследованием этого феномена в мировой и отечественной тюркологии.

Эта исключительность в историографическом аспекте носит, к сожалению, печальный и негативный характер. Если булгаро-татарская и крымскотатарская эпиграфика, - и та, и другая во многом родственная ногайской, развивавшаяся синхронно и параллельно с ней в культурном пространстве Золотой Орды и тех ханств, на которые Золотая Орда распалась в 15 веке, - давно стала предметом специальных историко-археологических, филолого-лингвистических, искусствоведческих исследований, музейного коллекционирования (собрания Государственного Эрмитажа, Государственного исторического музея в Москве, Национального музея Татарстана в Казани, краеведческих музеев в Симферополе и Феодосии, отдельных лапидариумов - музеев каменных надгробий в Булгаре, в Бахчисарае, в Старом Крыму) и получила, можно сказать, уже фундаментальное обеспечение в научной литературе1, то собственно ногайская эпиграфика практически выпала из этого ряда и не обрела до сих пор ни адекватного отражения и "представительства" в музейных коллекциях и экспозициях, ни прочной историографической традиции, на которую авторы настоящей статьи могли бы опереться. Нам приходится начинать исследование ногайской эпиграфики практически с нулевой отметки, используя полевой материал наших экспедиционных исследований и привлекая существующую профессиональную литературу, главным образом, для компаративного сопоставления собственно ногайских памятников (которые в этой литературе никак не отражены) с эпиграфикой соседних регионов (Крыма, Поволжья) и народов, чей этногенез включал разнообразные контакты, связи, переплетения, элементы общности с ногайским этническим субстратом.

Историко-культурологические и художественные особенности ногайской эпиграфики определяются прежде всего самим ее положением в контактной зоне соприкосновения степных и горских, тюркских и кавказских культур, в транзитной области прохождения Великого шелкового пути; а также особенно устойчивыми традициями номадизма в [168] хозяйственном укладе, в быту, в кочевническом образе жизни ногайского народа. Отсюда, с одной стороны, чрезвычайная "открытость" ногайской эпиграфики, ее вовлеченность в разветвленную систему культурных связей, подверженность влияниям и с юга, и с севера, и с запада, и с востока, прежде всего сильным влияниям некоторых кавказских культурных комплексов (вайнахского, осетинского, адыгского), что гораздо реже встречается или вовсе не прослеживается в других регионах (или эпиграфических школах-системах) тюрко-мусульманского мира. С другой стороны, в ногайской эпиграфике, - гораздо сильнее, чем в искусстве надгробий оседлых, земледельческих народов, формирующих государства, чьи столицы и культурные центры становятся уже в эпоху Средневековья опорными пунктами исламской цивилизации, - выражены древние, доисламские, восходящие к тенгризму (тенгрианству), к языческому политеизму тюркских скотоводов-кочевников представления, законсервирована система знаков и символов (родовые тамги, изображения оружия, некоторые астральные, "звериные" и иные мотивы), давно утраченные в "классических" школах тюрко-мусульманской эпиграфики. Отчасти все это делает ногайскую эпиграфику более эклектичной, чем, к примеру, строго выдержанные в определенном стиле (по классификации Г.В. Юсупова в "первом", определяемым пластической выразительностью почерка "сульс", или во "втором", формируемым на графической основе геометрического "куфи") булгаро-татарские надгробия золотоордынского периода. Эта эклектичность, - в разные исторические периоды по-своему, - распространяется и на разнообразные формы архитектурных конструкций ногайских надгробных сооружений, и на формы декора, и на тексты самих эпитафий (на их содержание, литературную стилистику, свободный выбор не только "почерка", но алфавитно-графической основы - рунических знаков, арабской вязи, латиницы, кириллицы - и даже языка). В то же время эта эклектичность оборачивается своеобразной творческой свободой, если не абсолютной (что в сакральном искусстве, вообще, немыслимо), то гораздо более ярко выраженной (причем во все эпохи и исторические периоды от Средних веков до наших дней), чем в тех регионах, где исламское искусство связано с устойчивой константой определенного канона и стиля.

Методология нашего исследования (а точнее первых подступов к исследованию ногайской эпиграфики) основана на формировании и применении междисциплинарного подхода к изучению, оценке, определению значения эпиграфических надгробных памятников ногайского этнического ареала. Они интересуют нас как исторические свидетельства, как источники важнейших сведений по истории распространения ислама в Ногайской степи, по истории продвижения племен по этой степи, ногайских кочевий и оседлых поселений, по политической истории Золотой Орды и формирующихся в процессе ее распада ногайских орд, по [169] истории их связей с Казанским, Астраханским, Крымским ханствами, государствами и народами Кавказа, по социальной и этнической истории ногайцев в составе Российского государства. Такими источниками являются (к сожалению, далеко еще не в полном объеме "раскрытые", прочитанные, осмысленные) тексты эпитафий, содержащие имена, даты, описания событий и другие исторические сведения. Нас интересует сама география и топография размещения резных мусульманских надгробий в Ногайской степи, и фиксируя местонахождение таких памятников в определенных пунктах, мы стараемся проследить распространение здесь ногайской культуры и по хронологической вертикали (в глубину веков), и по географической горизонтали, проследить процессы исламизации и модернизации (секуляризации) этой культуры, сложнейший комплекс и порою неразрывный симбиоз доисламских (языческих), мусульманских и светских (в том числе советских и постсоветских) стереотипов. Старые кладбища и современные некрополи дают ценнейший материал для социологических исследований ногайского общества, включая такие аспекты, как продолжительность жизни, круг профессиональных занятий, социальный статус, культурный кругозор, этническое и религиозное сознание ногайского населения. Тексты даже самых кратких, а уж тем более литературно развернутых, многословных эпитафий имеют огромное значение для изучения истории ногайского языка, его диалектов, процессов развития двуязычия и многоязычия, смены алфавитных систем, поэтической и прозаической стилистики. При этом надгробия, -может быть, прежде всего и более всего, - привлекают и интересуют нас как произведения искусства, народного творчества (зодчества, монументального и декоративно-прикладного искусства, резьбы по камню), духовной и материальной культуры ногайского народа, и их меняющиеся конструктивно-архитектурные особенности и признаки, силуэты, пропорции, пространственные композиции, материалы, технические способы обработки поверхности (высокий, плоский, врезанный вглубь рельеф, живописная раскраска и т.п.), орнаментальные мотивы, характер современных реалистических изображений (портрет, натюрморт) и восходящих к древнейшим мифологическим истокам символов-знаков составляют в своей совокупности ценнейший пласт истории ногайского искусства и народного творчества, далеко еще не освоенный в полной мере ни современным искусствознанием, ни этнографической наукой2 . Междисциплинарный подход может обеспечить в конечном итоге комплексное, многогранное исследование эпиграфики как исторического, археологического, этнографического, литературного и художественного феномена. Однако на нынешнем этапе исследования эта конечная цель еще очень далека, и в предварительной публикации, предлагаемой вниманию читателей, мы вынуждены приводить разрозненные и фрагментарные сведения, способные скорее привлечь внимание, нежели дать исчерпывающее представление об этом феномене. [170]

Появление в местах традиционных ногайских кочевий, в частности, в Ногайской степи, каменных резных надгробий - вертикально поставленных надмогильных плит с вырезанной на лицевой поверхности (всегда обращенной к югу, в сторону Мекки) надписью (обычно коранической формулой) и изображением знаков - символов мусульманской веры (прежде всего полумесяца, обращенного своими заостренными концами вверх) - обычно рассматривается как историческое свидетельство проникновения и распространения ислама среди ногайских племен. Однако, надо подчеркнуть, что хронологического совпадения между исламизацией ногайской среды и сооружением подобных надгробий все же не существует. Обращение тюркских кочевых племен - предков современных ногайцев - в ислам, распространение среди этих племен (сначала на уровне социальной "верхушки", политической элиты формирующегося феодального общества, затем в более широких массах) исламской религии и культуры, сопровождаемое освоением арабской письменности, начинается по крайней мере с 10-11 веков, если не раньше (ибо первые контакты тюркских кочевников причерноморских и северокавказских степей с арабскими завоевателями, врывающимися в эти регионы Восточной Европы под зелеными знаменами ислама, относятся еще к 8 веку: в 737 году 120-тысячное войско арабов во главе с Мерваном вторгается в районы обитания болгар, савир, аланов и хазар в прикаспийских степях и на Северном Кавказе).

Наше представление о начальном этапе исламизации протоногайской среды, который относится к 10-11 векам, подтверждается выводами исторической литературы, опирающейся на широкий круг литературных источников и археологических материалов. Так, М.И. Артамонов в своей "Истории хазар" пишет: "В X в. арабы ослабели и их огромное государство распалось на части [...] Но слабел халифат, а не мусульманские народы. В 900 г. Измаил Самани объединил под своей властью Среднюю Азию и восточный Иран. Новое царство стало цитаделью ислама на востоке [...] Мусульманские проповедники проникали в тюркские кочевья и распространяли там веру ислама. В 900 г. были обращены [в ислам] племена чигиль и ягма, жившие в горах Тянь-Шаня от озера Иссык-Куль до Кашгара. Затем ислам был распространен среди гузов, хотя и не охватил весь народ. Тем не менее гузы вступили в союз с Саманидами и так стеснили карлуков, что те утратили гегемонию в степи и тоже приняли ислам. В начале X в. в мусульманскую веру обратились камские болгары. Хазария оказалась во враждебном полукольце, охватившем ее с востока. Не менее энергично, но менее удачно действовали исламские проповедники на западе, среди печенегов и языческой Руси"3. В 11 веке в причерноморских степях появляются половцы, или кыпчаки. "Расправившись с гузами и печенегами, - пишет М.И. Артамонов, - половцы заняли господствующее положение в степях Восточной Европы [...], которые с [171] XI в. стали поэтому называться Половецкими (Дешт-и-Кыпчак)"4. Историк В.Е.Возгрин, прослеживая продвижение половцев в северо-восточное Причерноморье, а затем в Крым, утверждает: "В XI в. основная масса половцев приняла ислам"5. "Из духовного наследия половцев, - отмечает он далее, - мы можем назвать занесенные ими на крымскую почву такие общие для исламского мира образцы устного арабского фольклора, как "Лейла и Меджнун", "Юсуф и Зулейха" [,..]"6. К выводу о том, что ислам суннитского толка "стал проникать к тюркским кочевым племенам - предкам ногайцев, видимо с X-XI в.в.", приходит в своей диссертации также А.А. Ярлыкапов7. Правда, он подчеркивает далее, что "массовая их исламизация проходила в составе Золотой Орды"8, но это не меняет датировки исходного рубежа распространения ислама в данной этнической среде: 10-11 века.

Тем не менее никаких мусульманских надгробных камней-эпитафий у тюркских кочевников юго-восточной Европы (юга современной России и Украины) в домонгольский период не было. Половецкая мемориальная традиция в прямом противоречии с нормами все более широко распространяющегося ислама развивалась в русле сооружения антропоморфных каменных изваяний - так называемых "балбалов", или "каменных баб"9. Аналогичный разрыв во времени между ранним этапом исламизации (с начала 10 века) и появлением резных мусульманских надгробий (только с конца 13 века) существует у волжских булгар (казанских татар). При всем богатстве материалов, которыми располагает археология Татарстана, в частности, тщательно исследованных сельских кладбищ и билярских некрополей домонгольского периода10, никаких мусульманских эпиграфических памятников дозолотоордынского времени здесь не обнаружено, и лишь с конца 13 века это искусство набирает силу, получает многогранное развитие в различных локальных школах, обретает стилистическую зрелость, достигает своего высокого расцвета в эпоху Казанского ханства (в 15-16 веках) и получает последовательное развитие в последующих веках. То же самое относится и к Крыму: ислам проникает сюда гораздо раньше, чем косвенные или прямые свидетельства фиксируют появление первых эпиграфических надгробий, причем в Крыму эта дистанция еще больше, ибо если на территории Татарстана самые ранние сохранившиеся мусульманские надгробия-эпитафии относятся к 80-м годам 13 века, а известные только по описаниям - к 1240-м годам11, то в Крыму самые ранние эпиграфические надгробные памятники, о которых известно по отчетам археологической экспедиции, работавшей в 1925-1927 годах в Старом Крыму (на Солхатском городище), и по публикациям Османа Акчокраклы12, датируются концом первой трети 14 века (надгробие Якуба Конийского 1328 года), а большинство их - произведения еще более поздние, сооруженные между 1330 и 1380 годами. [172]

Не имея в руках конкретного материала (ибо аналогичные Старо-Крымской археологические экспедиции в Ногайской степи не проводились, аналогичных археологическим исследованиям Старой Казани работ здесь не велось, никакой ногайской литературы, подобной "Введению в булгаро-татарскую эпиграфику" Г.В. Юсупова или книге "Эпиграфические памятники города Булгара" Д.Г. Мухаметшина и Ф.С. Хакимзянова, не существует), мы рискнем все же высказать гипотезу, что первые мусульманские эпиграфические каменные надгробия появляются в Ногайской степи в то же время, что и в Крыму, а именно в конце первой трети 14 века. Напомним, что это было время массовой и интенсивной исламизации всего тюркского населения Золотой Орды, включая ее южные улусы. Эта эпоха связана с именем хана Узбека, роль которого Л.Н. Гумилев определяет следующим образом: "... Царевич Узбек отравил хана Тохту в 1312 году, победил хана Белой орды Ильбамыша (1315 - 1320) и объявил ислам государственной религией Золотой Орды"13.

Следует иметь в виду, что исторический процесс обращения в ислам ногайского населения, завершенный к настоящему времени настолько, что позволяет этнографам однозначно определить: "Верующие ногайцы - мусульмане-сунниты"14, был длительным и довольно сложным, и если его первые симптомы относятся к 10-11 векам (а предыстория уходит в 8 век), то последующие вехи (и каждый раз еще не завершающие, а имеющие свое продолжение в будущем) связаны с воцарением на троне Золотой Орды в 1256 году брата Батыя Берке - первого золотоордынского хана, обращенного в исламскую веру, - и со строительством новой столицы Берке-Сарая, или Нового Сарая (ныне Царевское городище у Цимлянского водохранилища в Волгоградской области), обретающего облик мусульманского города; далее - с объявлением ислама государственной религией Золотой Орды при хане Узбеке (1313 - 1342) и с широко развернувшемся на всей ее территории строительством мечетей, мавзолеев, возведением мусульманских некрополей и других знаковых сооружений, символизирующих торжество ислама; с новой "религиозной атакой" в начале 15 века, на этот раз нацеленной прежде всего на ногайское население, при Едигее, который жил в 1352 - 1419 годах, был эмиром Белой Орды, основателем Ногайской Орды и с 1399 года верховным правителем Золотой Орды. Современники, еще называвшие ногайцев татарами, особо отмечали, что Едигей "обратил и обращает постоянно татар в магометанскую секту [веру]"15. Видимо, не только рецидивы древних языческих верований, традиций идолопоклонства и огнепоклонства, к которым были причастны ногайские племена и их предки, но и ростки христианства, проникавшего в ногайскую среду через несторианских проповедников и купцов, в частности, утвердившегося в начале 11 века среди таких племен, как найманы и керейты, принимавших участие в формировании ногайского этноса, приходилось решительно [173] искоренять мусульманским лидерам Ногайской Орды, заботившимся об обращении своих подданных "в магометанскую веру" и вынужденным вновь и вновь возвращаться к этой, далеко не сразу и не мгновенно решенной исторической задаче16.

Исламское начало в ногайской культуре очень долго сосуществовало с прочными и длительными доисламскими, языческими традициями. К ним относится прежде всего уже отмеченная выше традиция сооружения каменных изваяний ("балбалов"), среди которых в типологическом отношении преобладают мужские фигуры воинов. Общая для многих племен Тюркского каганата, для степной культуры кочевников Евразии ранней средневековой поры, эта традиция дольше всего сохранялась в половецко-кыпчакской среде (в Ногайской степи), и не прервалась сразу ни после монгольского нашествия, ни после официального принятия ислама ханами Золотой Орды и предводителями Ногайской Орды. В Республиканском Карачаево-Черкесском историко-культурном и природном музее-заповеднике в Черкесске сосредоточена ныне наиболее крупная коллекция "балбалов", свезенных сюда из различных пунктов Ногайской степи; ее научное исследование и атрибуция могли бы многое добавить к представлениям современников об истории культуры тюркских кочевников, уже обратившихся к мусульманской цивилизации, но не торопившихся расставаться с древними мировоззренческими моделями и художественными традициями, в частности, с антропоморфными статуарными формами в мемориальном искусстве. Трансформация этих изваяний в чисто мусульманские камни-надгробия, порою сохранявшие пластическое завершение, напоминавшее голову или головной убор воина, - интереснейший процесс, общий для искусства ряда тюркских народов Евразии, но особенно ярко выявляющийся в истории ногайского искусства.

Распространение ислама среди ногайских кочевников сопровождалось частичной урбанизацией и переходом определенных слоев ногайского населения на оседлый образ жизни, с которым были связаны новые формы скотоводческого и земледельческого хозяйства, развивающихся ремесел и строительной практики. Если мечетью кочевникам могла служить обычная переносная юрта, то ногайское население средневековых городов уже нуждалось в монументальных каменных сооружениях определенного архитектурного типа (мечетях, мавзолеях, надгробных сооружениях). Такие сооружения были сосредоточены, в частности, в золотоордынском городе Маджары, расположенном на Северном Кавказе17. Исследователи этого исчезнувшего с лица земли города характеризовали его как "весьма крупный культурный центр всех тюркских народов, осевших в области Северного Кавказа", и непосредственно указывали на вероятность проживания в этом городе ногайцев18. Характерно, что у ногайцев сохранился этноним "Мажары". Известен к [174] примеру "Мажаров колодец" ("Мажар Куйы") к северу от аула Кумлы в Ногайском районе Дагестана19.

Ногайским средневековым городом был Сарайчик, о котором В.В. Бартольд писал: "... центром ногайцев тогда был город Сарайчик (т.е. Малый Сарай) при устье реки Яика, место погребения золотоордынских ханов"20. В.М. Жирмунский, уточняя местоположение города, отметил: "В низовьях Яика [Урала], около 50 км от устья, находится город Сарайчик [...] зимняя резиденция ногайского князя. Город, расположенный между Яиком и его западным рукавом Сарайчиком, был защищен с севера и с юга крепостной стеной с башнями. Через Сарайчик проходила "старая ногайская дорога", главный торговый путь для караванов из Средней Азии в Восточную Европу, который здесь пересекал Яик" 21. Подчеркнем, что Ногайская Орда в позднесредневековой Восточной Европе выступала как самостоятельное мусульманское государство, имевшее свою столицу (Сарайчик), развитые дипломатические отношения с северными, западными и южными соседями (с Московским государством, Казанским, Сибирским, Крымским ханствами, с Ираном и Турцией: первое посольство от турецкого султана прибыло в Ногайскую Орду в 1594 году), надплеменную самоидентификацию населения, собиравшуюся по первому приказу собственных мурз армию, письменность (на арабской основе) и многогранную во всех иных ее проявлениях мусульманскую культуру, включая строительство мечетей, мавзолеев и эпиграфику на надгробных камнях.

На Северном Кавказе опорным пунктом ногайской урбанизации был город Татартуп на нынешней границе между Кабардино-Балкарской республикой и республикой Северная Осетия - Алания. Уникальным памятником ногайской мусульманской культуры является Татартупский минарет 14 века, некогда находившийся в черте этого города.

К началу 15 века относится белокаменный мавзолей Борга-Каш, построенный на левом берегу Сунжи (рядом с современным ингушским селением Плиево Назрановского района). Это квадратное в плане сооружение, увенчанное куполом. Исследования известного кавказоведа В.В.Виноградова привели его к выводу, что это памятник ногайской культуры, точнее кыпчакского племени борганов, вошедшего в состав Ногайской Орды. По его мнению, первоначально Борга-Каш служил гробницей золотоордынского ногайского феодала, а впоследствии стал использоваться как родовой склеп борганских мурз. "... Мавзолей начала XV века Борга-Каш, - писал Виноградов, - в сопоставлении с иными материалами дает право склоняться к мнению о том, что в истории сложения ногайцев вклад обитателей Северного Кавказа золотоордын-ской эпохи был вполне определен, хотя еще и далеко не раскрыт с достаточной полнотой"22.

Более разносторонние и систематические сведения о ногайских селениях и городах на Северном Кавказе, о крепостных сооружениях, [175] которым сопутствовало строительство каменных мечетей и мусульманских некрополей, восходят к 17 веку. Такие крепости существовали и в районе восточного Причерноморья, в нынешних окрестностях Анапы, и на Кубани. Турецкий путешественник Эвлия Челеби, дважды побывавший в местах проживания ногайцев на Северном Кавказе (весной 1666 года и зимой 1666-67 года, когда он пробирался из Азова в Крым), оставил в своей "Книге путешествий" ("Сеяхат-наме") подробное описание крепости Чобан-Эли на берегу реки Псебабси, вливавшейся в Черное море у пролива Адахун. Другая ногайская крепость, которая привлекла его внимание, была расположена на высокой горе Ажи-кала, возвышавшаяся над рекой Дженджек (Малый Зеленчук) у ее слияния с Кубанью. О крепости Ажи-кала Эвлия Челеби писал: "Ныне это неприступная, в форме четырехугольника, деревянная красавица-крепость на северной ее [реки Дженджек] стороне. Окружность ее - 40 полных шагов. [...] Есть небольшая мечеть и татарский имам"23. Можно предположить, что эта мечеть была построена из белого камня, поскольку в памяти ногайского народа сохранилось ее название "Ак мешит" ("Белая мечеть"), которое позднее перешло в наименование казачьей станицы, возникшей в 19 веке (около 1825 года) недалеко от разрушенной крепости: Беломечетская. Именно отсюда происходят наиболее древние известные нам ногайские надгробные камни, хотя эта "древность", разумеется, относительна: в контексте традиции, развивавшейся с 14 века, это материал довольно позднего периода.

В 18-19 веках становятся уже нормой и проживание части ногайского населения в городах южной полосы России, и строительство в этих городах мечетей, в том числе при самом непосредственном участии ногайских зодчих и строителей, и обучение детей в открываемых при мечетях мусульманских школах-мектебе, что вело к появлению ногайских мастеров, владевших арабской письменностью и способных быть самостоятельными резчиками эпитафий. Свидетельства этих процессов можно обнаружить в различных исторических источниках. Например, в письме барона Розена генералу С. Блудову от 7 мая 1836 года говорится: "В степных местах устроено уже до 50-ти мектебов или молитвенных домов грамотными духовного звания ногайцами"24. Оседлое ногайское население проживало в аулах, обязательной архитектурной доминантой которой являлась мечеть. В крупных аулах, как правило, было несколько квартальных и одна главная пятничная мечеть ("Юма мешит"). Так, в конце 19 века у кумских ногайцев в ауле Канглы (к эпиграфическим памятникам которого мы обратимся ниже) было 12 квартальных и одна главная мечеть. У кумских ногайцев в ауле Тохтамышевском существовало четыре квартальных и одна главная мечеть. Ногайцы построили также мечеть в городе Астрахани. Архитектура ногайских мечетей весьма заметно отличалась от характерных для [176] более северных регионов образцов деревянного культового зодчества казанских и сибирских татар. Чаще всего это были кирпичные и каменные сооружения с одним невысоким минаретом. От крымских мечетей, архитектурные формы которых нередко имели перекличку с турецкими прототипами, они также были довольно далеки, и имели больше общего в стилистике и конструкции с сооружениями казахского и башкирского степного ареала (мечети в Семипалатинске, Петропавловске, Павлодаре, Уфе, Оренбурге, Саратове), нежели с памятниками мусульманского Причерноморья.

Для обозначения населенных пунктов в ногайском языке применялись различные термины: "орда" (место ханской ставки), "шахар" (город), "къала" (крепость), "улус", "юрт", "аул", "кой" (различные варианты сельских поселений, станиц и кочевых станов).

Из всего этого исторического контекста развития ногайской эпиграфики можно сделать следующие основные выводы:

1) Она зарождается в золотоордынскую эпоху, хотя ее появлению предшествует и более длительная предыстория распространения ислама среди ногайских кочевых племен и их предков;

2) Ногайская эпиграфика становится одним из локальных вариантов общей золотоордынской художественной традиции, в формировании которой, видимо, активно участвовал доисламский пласт тюркской культуры (надгробные каменные стелы с руническими письменами эпохи Тюркского каганата, мемориальные каменные изваяния - "балбалы", отдаленное сходство с фигурами которых удивительным образом прослеживается в очертаниях мусульманских камней-надгробий);

3) Имея параллели и некоторые элементы общности и с булгаро-татарской, и с крымской мусульманской эпиграфикой, ногайская эпиграфическая школа была самостоятельным и своеобразным явлением;

4) Последовательное развитие ногайской эпиграфики на протяжении семи веков (с 14 века) связано с укреплением ислама как доминирующей, а со временем единственной веры в конфессиональном сознании ногайского народа, с процессами урбанизации, с развитием строительных традиций и культового зодчества, с распространением грамотности и общим прогрессом духовной и материальной культуры ногайского народа.

К сожалению, никаких работ по хронологической атрибуции ногайских мусульманских надгробных памятников не проводилось, и не имея возможности выстроить их ряд по исторической вертикали, мы ограничимся в этой предварительной публикации характеристикой обнаруженных нами в ходе полевых исследований произведений, широко рассеянных по основным регионам проживания ногайцев (в Дагестане, Астраханской области, Карачаево-Черкесской Республике и в Ставропольском крае). Ни один из этих памятников не взят на учет, не включен в список объектов, охраняемых государством, полное равнодушие [177] которого к ногайской эпиграфике фактически обрекает ее на безвестность и постепенное уничтожение.

Наиболее древний, классический тип мусульманского ногайского надгробия представляет собой вертикально поставленная, врытая в землю каменная плита (значительно позже появляются иные конструкции -саркофагов, обелисков на постаментах и т.п.). Ее обращенная на юг плоская грань сплошь покрыта тончайшей узорной орнаментальной и каллиграфической резьбой, в то время как задняя сторона и узкие боковые грани тщательно отесаны, но оставлены совсем без пластической обработки или имеют немногочисленные, редкие рельефные изображения и знаки (рис. 1, 2).

Высота надгробий различна (нами замерены памятники высотой от 1,5 до 2,3 м) и так же, как в других улусах Золотой Орды и позднейших ханствах, вероятно, прямо пропорциональна мере власти, знатности и богатства умершего. По сравнению с памятниками булгаро-казанского круга, в ногайских все же более ярко выражено стремление к высотности. Видимо, это связано с их положением в открытом степном пространстве.

Если материалы для надгробий Среднего Поволжья (известняковые плиты) и Крыма (мраморные блоки), как правило, однородны и редко чем-либо заменяются или как-то варьируются, то для ногайских надгробий в разных местах и в разные времена использовались и пористый ракушечник, и известняк, и доломит, и мрамор, и гранит, и даже кирпич, покрываемый сверху штукатуркой и облицовкой.

Завершение ногайских памятников мало похоже на классическую булгарскую "арку на плечиках", повторяющую основной силуэт "мавританских" и стрельчатых арок каменных порталов булгарских мечетей. Гораздо больше оно напоминает условные "головы" под чалмой (мужские надгробия) или женской шапочкой-калфаком Крымского ханства, хотя такой пластической иллюзорности воплощенных в мраморе головных уборов, какая нередко встречается в крымских памятниках, в ногайских надгробиях нет: здесь больше геометрической условности. Так, кубическое завершение эпиграфического памятника близ аула Сеитовка Астраханской области и как бы подпирающие этот легкий куб симметричные вогнутые дуги стесанного камня (рис. 1) лишь отдаленно напоминают голову под шапкой или чалмой, шею и плечи. Тем не менее это смутное сходство с человеческой фигурой здесь все же прослеживается, и образная перекличка между мусульманскими надгробиями-эпитафиями и более древними тюркскими "балбалами", несомненно, существует. Эта связь имеет и этимологическое обеспечение, отражается в языке. Надмогильная плита-памятник в ногайском языке имеет название "бас казык" (буквально: "голова-столб"). Отметим для сравнения, что у казанских татар эти памятники называются "кабръ-таш" (более строго и точно - "могильный камень"), у крымских татар [178] - "текиль-таш" (Петр Кеппен писал по этому поводу: "... камни, вертикально стоящие, у татар именуют "текиль-таш" от слова "тик" - крутой, вертикальный, или "тикмэ" - ставить, и от слова "таш" - камень)"25). И хотя крымские надгробия (в поэтической трактовке А.С.Пушкина "сии надгробные столбы венчаны мраморной чалмою...") вызывают самые непосредственные ассоциации с человеческими фигурами и "головами", с силуэтами древних каменных "балбалов" - половецких "баб", только в ногайском языке и народной традиции сохранилась такая прямая и четкая связь между понятиями "столб" и "голова" и такая вызывающая попытка найти "голову" в произведении мусульманского культового искусства, отрицающего антропоморфное начало и изображение живых существ.

Характерным для ногайских надгробных камней является также завершение в форме полуциркульной арки (без плечиков). Образцы такой архитектурной формы обнаружены авторскими экспедиционными исследованиями 1986 года на кладбище, примыкающем к ногайскому аулу Икон-Халк в Карачаево-Черкесской Республике (рис. 2). Пластическая выразительность полусферического завершения подчеркивается, как правило, рельефным изображением колеса-розеты в верхней части памятника, которое прекрасно вписывается в полуциркульную арку и как бы поддерживается снизу изображением полумесяца ("ай"), обращенного вверх заостренными "рогами". Очертания высоких каменных плит с полусферическим завершением не менее, чем очертания памятников, увенчанных условной "чалмой", напоминают издали силуэт одиноко стоящей фигуры, прототипом которой является половецкое изваяние воина - каменный "балбал". Отметим для сравнения, что среди крымских мусульманских надгробий также нередко встречаются памятники с круглым верхом, отдаленно напоминающим тюбетейку или войлочный головной убор степняка-кочевника. Некоторые завершения ногайских памятников (на том же кладбище вблизи аула Икон-Халк и в других местах) представляют собой выступающую вперед, нависающую над верхней частью памятника полуциркульную арку (рис. 4). Такая форма круглой ниши, довольно глубокой вверху и постепенно сглаживаемой, переходящей в плоскость в основании памятника, одновременно позволяет проследить и параллели с формами "большой" архитектуры (порталами мечетей, мавзолеев, формами михраба), которые проецируются на камни-надгробия, и еще более очевидную перекличку с изваяниями фигур, увенчанных головным убором, слегка выступающим вперед, отбрасывающим тень на лицо своим козырьком или полями круглой шляпы. Некоторые каменные плиты имеют небольшое утолщение вверху и постепенно сужаются книзу, что отчасти вторит силуэту воображаемой фигуры (широкие плечи, большая голова), но главным образом, пластически акцентирует значение верхней части вертикального надгробия: [179] здесь сосредоточены важнейшие в семантическом плане изображения (солярные знаки, символы мусульманской веры), тексты (коранические формулы, молитвенные обращения к Аллаху), здесь каменный столб ("казык") обретает свою голову ("бас").

Сходство ногайских мусульманских надгробий с "балбалами", разбросанными в той же степи и восходящими к тюркской и половецкой мемориальной традиции прошлых (до принятия ислама) веков, особенно бросается в глаза, когда мусульманский памятник ставится как одинокое сооружение над холмом, над курганом, хорошо видное издали в степном равнинном пространстве. Именно так поставлен памятник близ аула Сеитовка Астраханской области, обследованный одним из авторов (Р.Х. Керейтовым) в 1985 году (рис. 1). К моменту обследования он был уже частично разрушен и восстановлен для фотоснимка из трех частей, на которые он раскололся ("швы" между ними видны на снимке). В социальном аспекте такие одинокие, обычно очень высокие памятн<

Категория: История | Добавил: BAD_BOY25 (09 Марта 2010)
Просмотров: 2976
Всего комментариев: 0
ComForm">
avatar