К тамгам мы еще вернемся, здесь же подчеркнем еще раз, что наряду с художественными параллелями (ханские ярлыки, эпиграфические памятники соседних народов, входивших в мусульманский мир Золотой Орды) ногайская эпиграфика имела свой особенный, древний и дальний, но несомненно прослеживаемый источник - рунические письмена на стелах, имевших широкое распространение на территории Тюркского каганата. Нам уже приходилось обратить внимание на своего рода точку пересечения этой древней тюркской традиции с мусульманской эпиграфикой в связи с публикацией уникального палимпсеста- камня, найденного на реке Калмаш в Чекмагушском районе Башкирской АССР, покрытого знаками древнетюркской письменности³³. В послесловии к этой публикации С.Г. Кляшторный утверждал: "... Семантика знаков достаточно ясна и имеет древнетюркские аналогии"³⁴ и приводил в качестве непосредственного аналога древнетюркскую стелу из Шивет-Улана в Монголии, точно датируемую 7 веком нашей эры. Калмышский камень первоначально был древнетюркской надмогильной стелой с начертанными на ней родоплеменными тамгами. В качестве надгробия он использовался дважды: в 14 веке (в текст включена точная дата - 747 год хиджры) жители этого региона Золотой Орды превратили его в мусульманское эпиграфическое надгробие, и поверх нижнего слоя врезанных в камень знаков тамги была высечена новая надпись "Я прибегаю к Богу от проклятого шайтана. Во имя Бога милосердного и милостивого... Надмогильный знак Кукляра, сына Бути". В ногайском культурном ареале нам неизвестны подобные палимпсесты, [183] однако "встреча" древней тюркской мемориальной культуры (и рунической письменности!) с новой исламской эпиграфической традицией происходит здесь в еще более очевидной форме, а именно в появлении на мусульманских каменных надгробиях знаков рунического письма, нанесенных одновременно с сооружением таких памятников. Так, в частности, при осмотре памятников, сохранившихся на ногайских кладбищах, Р.Х. Керейтовым зафиксированы знаки , имеющие непосредственное сходство со знаками древнетюркской рунической письменности, известными по современным лингвистическим исследованиям этой письменности³⁵. Мы отдаем себе отчет в том, что в утверждениях такого рода нужна осторожность, ибо внешнее (даже поразительно точное) сходство может быть случайным, обманчивым, и изображение, похожее на знак древнетюркского рунического письма, возможно, имеет совершенно иную семантическую основу и иное происхождение. В этом направлении необходимы целенаправленные исследования специалистов-тюркологов. Свою задачу мы видим лишь в том, чтобы обратить внимание на это сходство и высказать в качестве предварительной гипотезы следующее соображение. Ногайская эпиграфика (так же, как другие школы тюркской мусульманской эпиграфики, сформировавшиеся в культурном пространстве Золотой Орды) развивалась, отталкиваясь от более древних традиций мемориальных сооружений, истоки которых восходят к культуре Тюркского каганата. С одной стороны, это каменные изваяния воинов ("балбалы"), отдаленное сходство с которыми прослеживается в очертаниях и особенно завершениях ("головах") вертикальных каменных плит; с другой стороны, это каменные надгробные стелы с руническими письменами.

Вряд ли обращенные в ислам ногайцы понимали смысл той письменности, которой владели их древние и отдаленные предки. Рунический буквенный знак, нанесенный на надгробный камень, служил уже не для обозначения звука или слога (для этого применялась система арабской письменности, освоенная ногайской культурой), а для определения принадлежности человека (умершего, кому ставился памятник, а в некоторых случаях, возможно, и мастера, сооружавшего этот памятник, "писавшего" эпитафию) к определенному клану, месту, семейному "роду", то есть имел значение своего рода печати, родо-племенной, реже профессиональной тамги.

Тамга на мусульманском надгробии - свидетельство прочности и живучести доисламских, языческих традиций, оказавшихся в своеобразном синтезе с исламским культовым искусством. Это своеобразное явление, присущее прежде всего, может быть, даже исключительно ногайской этнической культуре. В эпиграфике Волжской Булгарии и Казанского ханства ничего подобного не прослеживается. В Крыму тамги на мусульманских надгробных камнях встречаются часто, но только в той [184] северной, степной части Крыма, которую исследователи называют "ногайской", имея в виду ее историко-культурную связь с Ногайской степью. Осман Акчокраклы, возглавивший в 1925 году научную экспедицию в эти "ногайские", степные районы Крыма, собрал и опубликовал десятки рисунков, изображающих различные тамги³⁶ (рис. 5). Весьма разнообразные по формам и семантике, от рунических письменных знаков и иероглифов до элементов растительного, зооморфного, геометрического орнамента и предметных изображений (гребень-трезубец, стрела, крест, серп, полумесяц и т.п.), эти тамги имели самое широкое применение в жизни кочевых и оседлых племен степной части Крыма и использовались при клеймении скота, чеканке монет, в архитектуре, керамике. Близ деревни Абузлар имелась скала, на которой в большом количестве были запечатлены такие тамги (возможно, как знак размежевания определенных кочевий или, напротив, объединения соседних родов). По преданиям, которые Акчокраклы записал, опрашивая "старцев-татар степной части Крыма", эти тамги были распределены между племенами и родами самим Чингисханом. Таким образом, в устной народной памяти традиция такого рода изображений связывается с эпохой монгольских завоеваний и формированием Золотой Орды. С началом широкой практики сооружения каменных надгробий на мусульманских некрополях (с 14 века) тамги высекаются на этих надгробных камнях, причем так же, как это было принято на древне-тюркских стелах с руническими надписями, тамги размещались на вершине стелы, обычно в ее верхней правой части. Всего экспедиция 1925 года собрала более 400 образцов рисунков тамги на сорока кладбищах степного Крыма. Акчокраклы писал по этому поводу: "Небольшой полуостров Крым вправе быть названным большим музеем тамг, ибо на каждом татарском кладбище в степной части Крыма встречаются сотнями тамги - родовые знаки древнего происхождения"³⁷. К сожалению, сама Ногайская степь, во много раз более обширная и богатая памятниками такого рода, чем небольшая степная зона Крымского полуострова, не стала гигантским музеем этих произведений искусства из-за многократных разрушений памятников ногайской культуры и государственного пренебрежения их ценностью.

Не приходится удивляться полному совпадению в рисунках и смысловому тождеству между теми тамгами, что были исследованы в северном Крыму, и теми, что известны нам по ногайским некрополям в соседних с Крымом регионах. Ясно, что эти тамги принадлежали родственным, в определенных случаях идентичным (тем же самым) племенам и родам, которые участвовали в этногенезе современных крымских татар (северной, степной, или ногайской группы крымскотатарского этноса) и ногайцев. Различия между Крымским полуостровом и Ногайской степью заключаются в том, что в Крыму, как уже сказано, такие памятники встречаются только в северном, степном регионе (ни в [185] горной, ни в южнобережной части Крыма их нет), в то время как по всем регионам прежних ногайских кочевий и современного проживания ногайцев они распределены повсеместно, и насыщенность Ногайской степи подобными памятниками так велика, что если бы к ним относились хоть немного более бережно, Ногайская степь могла бы считаться самым крупным в Евразии естественным музеем таких камней с изображенными на них родо-племенными тамгами. Другая особенность распространения этих памятников в Ногайской степи - чрезвычайно прочная, длительная продолжительность данной традиции. В публикациях Османа Акчокраклы нет "верхней даты" надгробий с изображением тамги (этот пробел уже невозможно восполнить в связи с уничтожением мусульманских кладбищ в северных районах Крыма в период сталинской депортации крымских татар). Даже если допустить, что там были не только очень древние камни, относящиеся к золотоордынскому времени, но и более поздние сооружения, во всех случаях это довольно ранний, археологический материал. Что же касается ногайских некрополей за пределами Крыма, то там памятники с характерными изображениями тамги встречаются и в новое, и в новейшее время, и даже современные памятники, изготовляемые в наши дни по индивидуальным заказам из мрамора и гранита, с русским текстом (или параллельно с надписями на русском и ногайском языках) на алфавитной основе "кириллицы", имеют по традиции изображение тамги на правой стороне лицевой части надгробия и мусульманских символов (полумесяца и пятиконечной звезды) на левой стороне (рис. 10 и др.). Трудно передать словами то впечатление острейших социальных контрастов и жестких стыков истории, которое производит, к примеру, памятник ветерану Великой Отечественной войны или колхозному труженику (о советском прошлом, социальном и гражданском статусе которого повествуют подробные надписи или изображения его орденов), воздвигнутый рядом с буквально погибающим, опустошенным экономическим коллапсом последних десятилетий ногайским аулом и торжественно украшенный тамгой с трезубцем чингизидов ("тарак"), свидетельствующей о принадлежности умершего к великому ханскому роду, забытому где угодно, но не в Ногайской степи.

Памятники такого рода были зафиксированы нашей научной экспедицией 1999 года на ногайских кладбищах за поселками Икон-Халк и Эркен-Юрт Карачаево-Черкесской Республики и Канглы Ставропольского края. Так, например, надгробие (совсем новое, едва только воздвигнутое) над могилой Канитат Ахметовны Еслиметовой (1923 - 1999) на кладбище Эркен-Юрт украшено изображением знаков мусульманской символики (звезда, полумесяц) и родовой тамги (рис. 9). Такое же сочетание обнаруживается в надгробии Ш.И. Нуралиевой (также умершей в 1999 году) на том же кладбище: знак родовой тамги рядом с мусульманским полумесяцем [186] (рис. 10). Изображение тамги чингизидов (трезубец-"тарак") находится на надгробии А.Н. Джанарсланова (1999) на кладбище за поселком Икон-Халк: оно составляет единую композицию с позолоченным каллиграфическим текстом эпитафии, врезанным в камень, растительным орнаментом и знаками мусульманской символики (полумесяц, обнимающий звезду). Аналогичное решение имеет расположенный там же (в Икон-Халке) памятник Д.С. Джемакулову (1996), но рисунок тамги чингизидов здесь несколько иной (рис. 11). Врезанная вглубь камня тамга чингизидов сочетается с рельефным изображением шестиконечной звезды и полумесяца на надгробном камне-памятнике Шайдат Абашевны Телеевой (1908 - 1985) на кладбище у поселка Канглы (рис. 12). Характерная тамга в форме круга ("колеса") с отходящим от него вниз слегка изогнутым "стеблем" нанесена на лицевую поверхность надгробного камня-памятника Анатолию Хусиновичу Аюбову (1947 - 1996) на кладбище Икон-Халк.

Сочетания звезды, полумесяца и знака родовой тамги свидетельствуют о сложном переплетении различных систем исламской, языческой, а возможно и более поздней, советской символики в представлениях ногайских мусульман конца 20 века и в творчестве мастеров - резчиков камня.

Семантика знаков ногайской тамги весьма разнообразна. Многие из них, в частности, изображения круга (колеса), а также, круга, перечеркнутого внутри крестом, перекладиной, имеющего "рога", "лепестки", "лучи", ответвления в виде прямых и зигзагообразных линий:

и т.п., связаны с солярной и астральной символикой, а знак , чаще расположенный вертикально, подобно круглой скобке: , так и называется: "Ай-тамга" (тамга-полумесяц). Встречаются тамги, в основе рисунка которых угадываются буквенные знаки древне-тюркской рунической письменности, а также изображения предметов быта, оружия или орудий труда, например, ковша - ("шомиш"), плетня, или ограды - ("эргенек"), верблюжьего седла - ("ашамайлы"). Сохранившиеся в ногайском языке предметные названия знаков тамги помогают понять древнее значение, исходный смысл стилизованных изображений. При этом каменная книга, содержащая различные знаки тамги, еще далеко не до конца прочитана и расшифрована. Некоторые знаки имеют неизвестное нам значение. Небольшие различия между отдельными знаками, вероятно, свидетельствуют о родственной близости отдельных кланов, о постепенном процессе выделения из одной группы ("орды", семьи) отпочковавшихся от нее групп. В то же время графически близкие знаки могут иметь и весьма разные, далекие друг от друга варианты прочтения, и наоборот, совсем разные по начертанию знаки, по данным различных источников и информаторов, иногда обозначают едва ли не одно и то же понятие. Напомним некоторые из них: [187]

- "тарак" (гребень), он же - ханская тамга; - "кылыш" (сабля),
- "челек" (куща), "Г- "чапханчи" (носители этой тамги - "рубящие холодным оружием"),
- "аш-майлы" (носители этой тамги - "не евшие"), - "казан" (котел),
- "ковш" (очень похожая на этот знак тамга читается уже как "Хасай уллу", фамильный знак, обозначение рода Хасая (Хасаевых), в то же время "ковш" обозначают и другие знаки с прямыми, кривыми ручками, с округлым и прямоугольным очертаниями самого ковша ;
- "шугуш" (молоток),- иногда читается как "ай" ("луна"), иногда - "туяк" ("копыто").

Отметим в этой связи, что ногайские тамги (изображения которых были распространены отнюдь не только на надгробных камнях, но также в других материалах и комплексах ногайской материальной культуры, например, в резьбе по дереву на предметах быта, свадебного обряда и инструментах домашнего ремесла, на кошмах и т.п.) давно стали объектом внимания исследователей и важнейшим источником по этнической истории ногайцев³⁸. Достоянием специалистов-этнографов уже стали таблицы, составленные по различным источникам и описаниям, дифференцированные по районам расселения основных этнографических групп (кумских ногайцев, кубанских ногайцев, караногайцев Дагестана, ногайцев Добруджи и т.д.), включающие попытки расшифровки знаков тамги и оставляющие вопросы там, где неизвестны, поливариативны или многозначны и сами ногайские названия тамги, и их смысловые значения-переводы³⁹. Сохраняя критическое отношение к этим публикациям, в которых можно встретить и неточное прочтение той или иной тамги, и ошибочное утверждение о ее принадлежности иному не только роду, но и народу, мы все же должны активнее включить этот уже давно ставший достоянием научной общественности материал в целенаправленное исследование ногайских эпиграфических памятников, которое пока еще ведется на эмпирическом уровне.

Простейшие по своему рисунку ногайские тамги (в форме креста, круга, перечеркнутой подковы, похожей на слегка покосившуюся большую букву русского алфавита "А": на каменных мусульманских надгробиях были обнаружены Р.Х. Керейтовым при обследовании в апреле 1991 года ногайского кладбища, находящегося ныне в [188] черте гагаузского села Джантай на территории Молдовы. Все знаки тамги высечены на правой стороне в верхней части надгробия. Ногайцы оставили эту территорию в конце 18 века, и на их мусульманском кладбище, функционирующем вплоть до конца 18 века, традиционные знаки родовой тамги составляли неотъемлемую часть эпиграфики.

Обычными символами мусульманской веры, часто встречающимися в ногайской эпиграфике, являются изображения полумесяца и звезды (рис. 2, 9, 10, 11 и др.). Встречаются изображения шестиконечной звезды ("щита Давида") (например, на резном камне с кладбища у села Икон-Халк, обследованного в 1986 году), а также пятиконечных звезд в разнообразных композиционных сочетаниях с кругами, многолепестковыми розетами (звезда в центре круга, рис. 2), изображениями полумесяца (звезда над опрокинутым вверх полумесяцем, две звезды симметрично по сторонам от полумесяца, четыре звезды, фланкирующие картуш с каллиграфическим текстом: таковы узоры на камнях, обнаруженных на том же кладбище Икон-Халк). Насколько можно судить по поздним памятникам (второй половины 20 века), пятиконечная звезда постепенно обретала второй, или точнее двойной символический характер. Оставаясь знаком мусульманской веры (а в сочетании с полумесяцем - знаком тюрко-мусульманского единения, известного и по турецкому государственному флагу, и по символике организаций, представляющих различные течения тюркизма и пантюркизма), пятиконечная звезда в то же время все чаще воспринималась и трактовалась современниками как чисто советский, а порою в еще более узком смысле - советский армейский символ и постоянно фигурировала в памятниках, сооружаемых над могилами ногайских красноармейцев, военнослужащих, ветеранов войны. Вполне вероятно, что определенную смысловую трансформацию претерпевает и "тарак" - тамга чингизидов, фамильный знак ханской династии Гиреев, распространявших в прошлом свою власть на значительную часть Ногайской степи. Ныне этот символ взят на вооружение крымскотатарским национальным движением, используется на знаменах, значках, печатях, официальных бланках Меджлиса крымскотатарского народа, на визитных карточках его лидеров, а также появляется (в различных, отличающихся по характеру графической стилизации формах) в сувенирной продукции и программных документах других тюркских общественных организаций и движений (например, на бело-золотом "знамени Золотой Орды", изготовленном в 2002 году к третьему всемирному конгрессу татар в Казани). В сознании и восприятии современников (заказчиков надгробных памятников, мастеров-исполнителей, односельчан, тех ногайцев, которые завещают изобразить "тарак" на камне над своей могилой) этот знак постепенно обретает двойственное значение, свидетельствуя и о принадлежности умершего к древнему роду, ведущему свое происхождение от чингизидов, и о духовном [189] приобщении к тем общественным движениям современности, которые поднимают этот символ на своих новых знаменах.

При создании надгробий и эпитафий перед ногайскими резчиками камня открывались определенные возможности и для развития других жанров чисто изобразительного искусства, в частности, анималистического (изображения птиц и других представителей степной фауны⁴⁰) и своеобразного воплощенного в камне предметного натюрморта. В этом отношении ногайские надгробия имели сходство с характерными памятниками некоторых соседних обращенных в ислам народов Северного Кавказа. Для таких памятников (известных по исследованиям на чеченских, ингушских, осетинских мусульманских кладбищах, на кладбищах народов Дагестана, в ансамбле балкарских и карачаевских некрополей, например, у балкарского аула Булунгу вблизи Верхнего Чегема, где обнаруженные нашей экспедицией 1998 года четыре надгробия братьям Гиллыевым, погибшим в 1942 году, украшены изображениями кинжала; рис. 7) было характерно высеченное в камне (иногда дополнительно раскрашенное) изображение оружия (над захоронением мужчин-воинов) и изображение предметов домашнего очага, обычно высоких кувшинов и других сосудов, а также ювелирных украшений (над женскими захоронениями). Изображения оружия встречаются и на крымских надгробных камнях⁴¹. На ногайских надгробиях такие мотивы тоже встречаются, но редко они бывают столь ярко выделены (цветом, пластикой, крупным масштабом), а уж тем более столь реалистичны и модернизованы, как это чаще наблюдается в мемориальных сооружениях других кавказских народов. Если мы возьмем для сравнения надгробие Сосланбеку Каирову (1945) с осетинского мусульманского кладбища у села Лескен (материалы полевых исследований Надежды Емельяновой, рис. 6), то в его композиции, символике и орнаментике можно обнаружить много сходного с ногайскими надгробиями 1940-50-х годов, но столь "достоверного", технически виртуозного, точного, как чертеж из какого-нибудь учебника по военному делу, изображения современного артиллерийского оружия в ногайских надгробиях мы не встретим. В построении подобного рода "натюрмортов" ногайские резчики проявляли гораздо большую сдержанность, не стремились к наглядности, старались не подчеркивать современных конструкций, отводили в тень (на нижние ярусы, на боковые грани надгробной плиты) все, что не имело непосредственного отношения к мусульманской символике. Вместе с тем внимательное изучение тех предметных и "звериных" мотивов, которые все же проникают в ногайскую резьбу по камню (выделим для примера рельефные изображения на боковой грани надгробия с кладбища Икон-Халк, обследованного Р.Х. Керейтовым в 1986 году; рис. 3), открывает чрезвычайно интересные перспективы, с одной стороны, использования материалов ногайской эпиграфики для этнографических [190] исследований ногайского быта, орудий труда, окружающей среды и природы, с другой стороны, для искусствоведческого анализа своеобразной стилистики этих каменных "натюрмортов", фрагментов интерьера и пейзажа, порою населенного очень своеобразными, стилизованными зверьками и птицами. Отметим при этом характерное стилевое, пластическое, а соответственно и мировоззренческое сближение включенных в единую ритмическую композицию изображений, происходящих по сути из совершенно разных "миров". Знак тамги, сохраняя свою абстрактность, здесь воспринимается как не совсем понятный, но вполне возможный в бытовом окружении человека предмет практического или декоративного назначения. Узоры зооморфного орнамента легко расшифровываются и "узнаются" как силуэты крылатых и бескрылых обитателей степи. Вертикально расположенные, возвышающиеся над подставкой ("сундучком" с гребенчатым узором) изображения читаются одновременно и как графические знаки (буквы) арабского алфавита, и как реальные, узнаваемые предметы повседневного быта и труда степняка-скотовода или ремесленника (ножницы для стрижки овец, нож-стамеска и т.п.). Напомним, что "прорастание" буквы арабского алфавита предметным изображением, ее превращение, метаморфоза из знака в определенный предмет - отнюдь не исключительное, а довольно широко распространенное явление в художественной культуре мусульманского мира эпохи его модернизации, получившее свои особые формы развития, к примеру, в татарской книжной, журнальной, газетной графике, в искусстве татарских шамаилей конца 19 и начала 20 веков.

Если такого рода предметные натюрморты, изображения животных и растений можно считать органичной формой развития ногайской эпиграфической традиции, то появление (в поздний, советский период) портретов на надгробных камнях, которые уже перестают быть, таким образом, мусульманскими надгробиями, - в любой форме: фаянсовых инкрустаций (отпечатков с фотографии умершего) или рельефных (барельефных, контр-рельефных, гравированных) изображений в камне, - означает очевидное разрушение исламской художественной традиции и торжество эклектики (как в мировоззренческом, так и в эстетическом плане). Такого рода процессы и явления находятся уже за пределами темы нашего исследования.

Значительным пробелом в этом исследовании остается литературная сторона - тексты эпитафий, которые до сих пор еще не стали предметом специальных лингвистических и филологических анализов тюркологов и арабистов. Такие анализы могут стать важнейшим подступом к открытию новых граней в истории ногайской литературы, ибо как подсказывают аналогии (публикации текстов и переводов бунтарских, казанских, крымскотатарских эпитафий), тексты на надгробных камнях содержат не только стандартные коранические формулы и выдержки из [191] Корана, но и совершенно особенные, индивидуально окрашенные, порою высоко поэтичные выражения скорби, надежды, горечи прощания, причем литература классических эпитафий тюркского мира охватывает весьма широкий диапазон жанров от торжественной оды и любовной лирики до своеобразной сатиры (самокритичного перечисления и описания грехов и недостатков, которое ведется от имени самого умершего). В поздних (современных) надгробиях тексты эпитафий, как правило, содержат написание имени, отчества (в русифицированной форме), фамилии умершего, даты рождения и смерти (что само по себе является отступлением от мусульманской эпиграфической традиции, предусматривающей начертание на камне одной лишь даты смерти), иногда различные тексты прощания, обращения к умершему от имени его детей или других родственников, довольно часто - стихи, заимствованные из мировой поэтической классики, из ногайского фольклора, или самодеятельного сочинения.

Для социологических исследований, как уже говорилось выше, важным источником являются указанные на надгробных камнях даты рождения и смерти жителей определенного села или региона. Так, к примеру, при нашем обследовании ногайского кладбища, примыкающего к поселку Канглы Минводовского района Ставропольского края выявилась весьма печальная и драматическая панорама неуклонного сокращения продолжительности жизни местных жителей.

Тексты эпитафий на разных языках представляют собой также непочатый источник исторических исследований и открытий как в области древней, так и новейшей истории ногайского народа и других народов Северного Кавказа. Так же, как было бы, к примеру, чрезвычайно интересно уточнить обстоятельства одновременной гибели в 1942 году четырех братьев Гиллыевых (в каком бою, с кем, в ходе какой карательной акции или возмездия ?), четыре памятника которым стоят в ряд на балкарском кладбище у поселка Верхний Чегем, для ногайской истории было бы важно проследить биографию человека, похороненного в ноябре 1943 года на кладбище у поселка Икон-Халк (рис. 4): уникальное для военного времени, богато украшенное резьбой, сочетающей различные системы арабской каллиграфии (исполненный сочным выпуклым барельефом сульс в верхней части надгробия и врезанные вглубь камня знаки скорописи в восьми нижних ярусах, составляющих торжественную, как развернутый свиток ханского ярлыка, вертикаль) и исполненный кириллицей русский текст на боковых гранях, свидетельствует о неординарности такой биографии. К сожалению, работы такого рода ни историками, ни местными краеведами даже не начинались.

Чрезвычайно важным исследовательским направлением представляется изучение ногайского фольклора, в частности, своеобразного жанра ногайских обрядовых песен, связанных с погребальным культом, в контексте [192] и взаимосвязи с историей ногайской эпиграфики. Само по себе изучение ногайской похоронной музыки, традиционных обрядовых песен-прощаний, песен-плачей, песен-воспоминаний, песен-утешений ("хош-ласув", "бозлав", "тонав", "йоклав", "юбантув") и форм их исполнения значительно обогатило современную этнографию и музыковедческую науку⁴². Однако во взаимосвязи эти художественные явления (ногайская эпиграфика, резьба по камню, и ногайский поэтический и музыкальный фольклор, развитый в формах похоронных обрядовых песен и плачей) еще никогда не рассматривались, а именно в такой взаимосвязи можно было бы проследить не только проецирование интереснейших, в том числе старинных поэтических текстов и их фрагментов на надгробные камни (и тем самым превращение этих камней в источник сведений по истории ногайского поэтического фольклора), но и ритмические, и образные параллели между художественной резьбой по камню и мелодикой, ритмикой, содержательной стороной и интонациями обрядовых песен, составляющих важную часть народного творчества и всей духовной культуры ногайцев.